Королевство Искусств

Петербургский невод

К возвышенной глубокой синеве,
Безпомощной, безпамятной, остывшей,
Низиной ставшей, но когда-то жившей
Оградой стен и древних площадей.
Взлетает ласточка – полет ее столь близок
К тому безпамятству, безпомощности – в ней
Все далеко, чем дальше – холодней,
Полет ее тем низок.

Ноябрь 1986


* * *

И ничего на свете больше нет,
Или сказать по правде не нашлось.
В открытое окно разносит ветер
Листки исписанные
призрачно и монотонно.
И старые названья улиц,
И чуть блестит поодаль площадь,
И с книжкой восхитительных стихов
За пазухой на ощупь мокнет, меркнет.
И все-таки конечно храм,
И все-таки конечно Рим,
Летящий снег, листанье книг –
Я как-то стал легко и вяло понимать
Весь этот ироничный слепок.
Быть может Мойка, площадь,
Неодержимость лет,
всего шагов …
В чудовищном отчаянье слов и блеска
По-разному блистательных стихов.

Ноябрь 1986


И в раболепстве

И в раболепстве, как в ребячестве, рука
Первостепенна в дрожи – вверх ладонью.
За перекрест дорог до перекреста крови,
Сжимая на века насущный хлеб.

Но молодость смиренного хряща
Согнёт, но выскользнет – не согбен для обозу.
Так мягок варвар нежностью берёзы,
Не слыша вагнеровского скрипача.

За откровеньем глупости и нервов
Химерой облачен, мечом крещён.
От русских баб до палестинских жён
Родством сомнительным и чувством меры.

Первостепенно же конечно дрожь,
За целостность уже не нужной вещи.
Сегодня, друг, нам скипетр не обещан -
Гомеру – музу, лошадям – овёс.

1986

По Невскому

Я вас встречаю на Невском:
«Быть может старость?» «Отчасти».
«Как поживаете?» «Вечностью».
«Как дом, семья?» «Бесконечное».

Я вас встречаю воспоминанием:
«Дороже времени …» «Знаю».
В толпе дорожной от прошлого
Рука отвыкла встречая

Я вас встречаю на Невском:
«Быть может годы?» «Отчасти».
«А что же в на неизменно?»
«Надежда в поисках счастья.

О незаконченных спорах,
О долгих невозвращеньях.
О долгой памяти мщенья,
И о безпамятстве вспомни.

А в них, за вечным вопросом:
«Исчезла юность безследно?»
Весны роскошное бледно,
Но память – тенью безмолвной.

О безконечных вторженьях
Закончит память упреком.
Застыла в воображенье,
В дорожных замерла стеклах.

Дойдет ли до перекрестка?
Очнется ль воспоминаний?
В чужих глазах не читая,
Не замечая их просто.

И тем же лицам в гостиных ,
Когда-то близко знакомым,
Вперед на двадцать по зимам
Передавая поклоны.

Весна 1987


Именины

Отрывным календарным листком –
Бог и Дом.
Ожидая отказа с рассвета –
Иду за ответом.
За упавшей далекой утратой
У весны календарною датой
На мой письменный стол!

Нас встречают, и двери бы настежь –
Ты плачешь.
У прекрасно отчетливой тени
Свои заведенья.
И выводишь чужим голоском,
Спотыкаясь в двух нотах, о чем?
Но с мячом резво скачешь.

С классной дамой напротив – Бином –
Торт не ром.
На корабль чужестранец из двести восьмой –
Первый танец?!
За предательство знаешь ли цену?
В параллельном царицу Елену? –
У меня ее трон.

«Исторически грань провести…–
Не части.
Раз, два, три – доведут до цугундера вас экосезы.
Эскимо и иные утраты…»
«Не гремите, пожалуйста, латами.
Дайте дух мне пе-ре-вез-ти».

«В нежных взглядах есть что-то порочное,
С запахом серы.
А принц Гамлет едва ли скуласт или сух –
Нежен, рыж, утомительно глух.
И, заметим, сознательной лжи
В кольцах, в платьях и в сути души
Нету меры».

«У любви тривиальный сюжет». «Это бред»
«Это плед, на колени, верблюжий.
Да, я брежу, и тоном Софокла два часа
околесицу нес
Все от слез».
Ты допела, сбиваясь, куплет. о от шума вдали.
Дни и ночи считаю по-разному,
Только сроки не мной сочтены.

В мои окна лучами рассветными
Запах леса и шум ветерка.
Вдалеке с берегами отвесными
Серебрится на солнце река.

Ночь застелет леса незабудками,
День заманит оконную ртуть.
Ожиданьями тщетными, скудными,
Не вмещает которые грудь.

Шаг за шагом беснуются осени,
И бросают мне в спину оклик.
Мир вращает века не минутами,
Мир крадет созиданье из книг.

Станет мертвым иными укладами,
Отыскать благ земных и щедрот.
Бог встречает земными раскатами
Мою страсть у раскрытых ворот.

И рассветы, туманом слепые,
Застят очи и крестят крестом.
Вижу в них купола золотые,
Облитые осенним дождем.

Заоконной дорожной химерой,
На крутых поворотах земных,
На ограду склонилась и дремлет
Ветка спелой, как Бог, бузины.

Через топкие мира святыни,
Отражая безпечностью в них,
Слышны скрипки святые мотивы,
Чем взволнованы облики в них?

Мир не ищет от радостей жатвы
И не гасят огарками свеч.
В моих окнах, за вечным закатом,
В моих снах – оберег твоих плеч.

И пророчеств не стоя у края,
Глядя в пропасть смешно и любя,
Плечи легким платком покрывая,
Грусть уходит тогда от меня.

Есть одно, почему еще бедствую,
От чего еще думы горды,
Что тебя, моя Русь безсловесная,
Горячо прижимаю к груди!

Весна 1987


* * *

Правда о прошлом на все столетья,
На каждую летопись – своя условность.
Право имею на все возмездья,
Иные изгнали, иные стерлись.

За каждым безсловием права имею.
Право на исповедь на все стихии.
Право на ненависть всего вернее,
На острие сломанного пера с нажимом.

Иной недосказанностью сдавлен дольше,
Иная неровность всего прочнее.
За каждым возмездьем имею столь же
Условного права на возвращенье.

Апрель 1987


* * *

Нет боязни исходом лет,
Измученной глухим молчаньем.
Смертей безсмысленных и неизменных нет,
Другою жизнью обещаньем.
Я провожаю вечности твои
Слезами искупленья.
Но, заклинаю, только не губи
Прикосновеньем.

1987


* * *

Видно вечно нам Бога молить,
Иль от Бога навек затвориться.
И до Божьего храма губить,
Сжавши ребра невинной синицы.
Мол, и ты что-то праздно живёшь,
И тебе не грешно причаститься.
Не пищи, здесь ты в каждом найдешь
Убиенной тебе помолиться.

1987


Детство

Мне двенадцать – не знаю, пишу ли стихи.
Я не помню тех чувств, чувства – беглые грезы.
Нет желанья осознанно вслушаться в них,
Ничего не любя, досмеяться до прозы

И, как смел я влюбляться там, где ворох листвы
Мне проходу мешал, в небе над головою
Кто-то тихо дышал там и с бледной щеки
Их смахнуть норовил незаметной рукою.

И я в ночь уходил, точно вор из окна,
Горько пахла полынь и цвели георгины.
И, склоненной к воде, моча воду пила –
Ведь душа никого никогда не любила!

Пусть был ростом я мал и зубами был крив,
Пусть лилась моя жизнь молоком из кувшина.
Заедала тоска, что я все-таки жив,
И хватался заплакан за конскую гриву!

Чью несбыточность жаль, я не скоро пойму,
В той неспешной возне разбогаченных спален.
Знать бы прозвище тех, кто убил наяву,
Знать бы имя того, у кого я украден.

1987 (1982)


Вечность

Я не знаю, каким обещанием
Загораются в небе огни.
Я не сведущ, каким очертанием
Окольцованы крылья мои.

Я не правлю ни небом, ни солнцами,
Мне печали мои не нужны,
Но какими-то все-таки солнцами
Окольцованы крылья мои.

Верно теми же чувствами, взглядами,
Сквозь осеннюю гущу ветвей,
Нахожу, обнесенных оградами
Как и прежде, цветущих аллей.

Все изгнания комнатной вечности,
Свет в окне от поднятых гардин.
Запах свеч и моей безконечности
Еле тлеющий в углях камин.

Март 1987


Московская сага

(Ретро)

Прошла зима по улицам московским,
Такой весны не видели в начале,
На стеклах солнечные слепят блески,
И у девчонок косы ниже талии.

И ближе к щекам хроника лобзаний,
Раскрыты уши – тушь – двойные рамы.
Глаза терев, проснувшимся меж зданий –
Мимо мясных и рыбных – мимо хлама.

Бразды земные – сочетанья, позы.
С вином созвучье выпил ночью Фауст.
Мы просыпались с ним, обычно, в восемь,
С Хароном надували парус!

От длинных кос предчувствие сонета,
Предчувствье за
дверную ручку браться.
В окне трамваи все куда-то едут –
Останутся в чернилах только пальцы!

Цвести Ямской стоит горшок с геранью,
Здесь своенравно мир цвести раздумал.
Куда, куда взлетели цены своенравья?
До Спасских башен плотно сжались губы.

То блеск зимы в германском купоросе,
И если взять – бери октавой выше.
От пошлостей обрюзг сосед Иосиф,
Трет сапоги с утра, и каплет с крыши.

Почище ваксы будет труд сапожний,
Сфинкс приручен внутрь черепной коробки.
Из них созвездий выскребаю тоже,
И Бога тоже выметаю щеткой.

Еще пустырь разъезженная площадь,
У львиной пасти не берущий лапу.
Он что-то помнит, он в губах бормочет,
Ну, здравствуй! – и снимаю шляпу.

………………….

И не всегда, как притча не стара,
Сфинкс смотрит на созвездье Льва


Весна 1987


Эра

«И пошел опять за Иордан, на то
место…»
Евангелие от Иоанна стих 39


Сколько еще пустот
Восходящих?!
Когда казнили
Иудейским царем
Был Иудою на посылках
Каждый дом.
И не кровь ли лилась рекой? –
Нет звенящих
Друг о друга бутылок,
И указывали на Голгофу
Рукой.
Там ли крест? Крест?
Перст, может, Божий?
И взглянув, говорили детям,
И была еще ночь в пустыне,
Было слез
Сколько в Мёртвом наловишь рыбы.
В казармах играли в кости,
И на площади сор мели

1987


* * *

Способы выраженья –
Мир за игрой предчувствий.
Должному разночтенью
Солнцем залитых улиц.
Улиц Содом кричащих,
Ворох газет прохожим,
День, слава богу, прожит
В прошлом и в настоящем.
Мир за игрой вторжений,
Мир за игрой безмолвий –
Способы выраженья,
Способы и подобья.
Надгробного камня тяжесть,
Сверху песком засыпан,.
Тяжесть и боль в суставах –
Дух боле чем испытан?
Запечатлен на камень
Звуком на крик, на ощупь.
Высшему звуку равен –
Не равносилен доступ.
Криком газет вчерашних
Движимый не к истоку,
Целью единой ставший
Твёрдо поставить ногу.
Если бы даже не дан
Тому безмолвью разум –
Тому безмолвью предан.
Имя – безмолвьем назван.

1987


* * *

Все выше рост безценных поколений,
И я пишу им почести стихами.
Стихам сначала хочется элегий,
А после хочется – чего не знают сами.

И тянет вниз смысл, ритм не схожий.
Не те признанья, мысли, чувства, звуки.
И кажется, что невозможно
Найти спасения от скуки.

Мое сознанье обещает осень.
Сентябрь в исходе, к цели путь возвышен…
Душа подобных сцен не переносит,
И, к сожаленью, ничего не слышит.

И грязных улиц проза бесконечна,
И глупой речи образы бездушны.
Еще зима косноязычьем блещет,
Как после оттепели блещут лужи.

И так всегда изменчива, искусна
Иная данность, трезва философски.
Но вот зачем бывает очень грустно
Взглянуть на Кремль по-московски?

И к чёрту спать, в седьмом крестясь, не в круге,
Не тяжесть с плеч в карман поглубже пряча,
Не страх внушив, душа умрёт от скуки,
А просто так, на загородной даче.

Пусть будет так, как пишется, без толку,
Кладётся в стол до следующих причастий.
Кому-то вещим нужен меч дамоклов,
А мне, в рассрочку пусть, немного счастья.

Март 1987


* * *

У строгих дам социализма
На социум глаза велики.
Сочувствий чуть раскрыты губы,
Закушенные на длиннющей ноте
Поэзии такой же точно,
Какой была в конце недели:
И нежность покрывала камни
И поступь отрекала нежность.
По каменному тротуару,
По набережным таким туманным…
И не было скучней утраты.
И не было покоя сердцу.

Апрель 1987


Сергею Есенину

За далекой родной стороною,
Будто сердце очнулось в груди,
С берегами за синей рекою
Я уйду хоть до края земли.

Никогда ни о чем не жалея,
Ничего от судьбы не тая,
Где-то свечка по мне не жалеет
Дорогого земного огня.

Где колышутся сонные ивы
И закаты алеют вдали,
Снова слышится шепот старинный
О давно позабытой любви.

Снова встретят меня у порога
Пожелтевшей листвою своей.
Нам до встречи осталось не много,
Сколько Богом отпущено дней.

Апрель 1987


Переходы

1

Смолкнет праздника шум,
Голос ниже на тон,
Повороты земли
В гуще лиственных крон.

Уходящей за грань
Ночи сдвинута ось.
Где кончается даль
Начинается злость.

За неузнанность встреч,
Что не вечен и стар.
За безвольную речь,
И растраченный дар.

2

Смолкнет праздника шум.
Расстоянья земли
Мерят звуками струн,
Мерят таяньем зим.

Перекатами верст
Гнезд не вьют налету.
От насиженных мест
И от сытости – мрут.

До безумных высот,
До безкрайних равнин –
Где кончается стон,
Начинается мир.

Май 1987


Цветной бульвар

Грязь, толчея весенняя,
Уже распахнуты пальто,
Нет прежнего высокомерия,
Вчерашнего нет ничего.

И, право, линий
На Пречистенке кривых
Гораздо больше, чем – кого и чьих?
Самих безсонниц, и самих безсилий.

Остынет чай. Остыл, холодный пью.
Сему обряду летопись без счета –
Пьют чай за завтраком
С второго вздоха!

Не Веймар, на Пречистенке без луж
Асфальт – апофеоз молчанья…
Трамвайных веток на Цветном бульваре,
И цирковая тушь!

И меньше глав останется
на книжных полках.
Недосказав и очевидного
Присесть на край стола,
Сказать Иегову бесчувствию:
«Я не надолго».

Грязь тротуарных плит,
И в чае запах мяты –
Я думаю, мне подойдет,
к трюмо,
На место Галатеи – Данте.

Достаточно простых вещей:
Беленных моляром соборов,
Панических цитат из Гете,
Банального, домашнего сознанья
Лирической строфы.

Май 1987


Предостережение

Слышно много наивности в этих глазах,
А черты, а черты непослушные.
Слышно много забытости – в небе гроза,
А раскрытые губы – припухшие.

Скоро платье пониже и ландышей гроздь…
Юность любит любви подношения.
Грозы скоро пройдут, перельют на авось
Слёзы глупости слез прегрешения.

Мимолетью отрочества жизнь отдана –
Не люби ни любви, ни проклятия
От пуховой перины и сладкого сна
До последнего детского платья.

И так чудно-прекрасен молний разряд,
Озаривший все запахи, звуки.
Так смешно, так ненужно ботиночки в ряд
Осторожно! – до новой разлуки.

Май 1987


Весна

И конечно разрослась баснословная чушь.
Междоусобицы веток, соком почки набухли.
И вздыхает и плачет, машет небо рукой,
И раскроет мне в книге всевозможные бездны.

И каким-то безсмертьем – пахнет чистым белье.
Безконечным рассветом – пахнет ландышем крепость.
Улыбалась мне нежно любовь бытием,
И во множестве бедствий много чашек разбила.

Сколько было на Невском для газет новостей,
Зарев утренний всполох раздул занавески.
Остановкой в безпамятстве сколько будет еще
В моей жизни ухоженной суть ночных одиночеств?

Все ли поздний ночной иноход-пешеход
Доказал, перебив, шагом ночи безбрежье?
Станет новым созвучьем, станет шагом его,
И нарвет с невских веток нам весенних сережек.

Холода отступают, точно сглазят весной,
По брусчатке брести прочь без всяких сомнений.
Остается нашептыванием не сказать ничего:
Есть преимущество верить в неприкосновенное чувство.

Май 1987.


Дачное лето

1

Той одной единственной,
Долгой, слишком долгой,
Дачной бестии мстительной –
Платьице в горошек.
Что ни день – усталость, нет
От жары спасения.
И в моей душе нашлось
Крови на стакан.
Из колодца пили воду
Наклоняясь звезды.
И вдали бежала взапуски
Берегов Ока.
В дачном сарафане
Набрала ромашек,
И без лишних слов и взглядов мне
Нагадала грусть.
В гамаке качались
Весь почти что вечер.
И дымился на веранде
Бабкин самовар.
Всех ли воинов Спарты,
Всех ли звезд Медведицы,
В небе слишком низком
Тебе насчитал?
И когда мне станет тридцать –
Не найду уклада.
Шляпка где, с пером гусиным?
И колодец пуст.
Слишком сладки были груши,
Слишком спелы мальвы,
Что ж останется к началу
Если обернусь.
Где всегда среди смешков мне
И не мытых чашек,
В картах, за тузом трефовым,
Выпадала грусть?

2

Ты бабочка летающая днем,
Ты сказочка рассказанная ночью.
И вот уж ночь становится короче,
А день – ничто не ново в нем.

Словечком не дознаешься до истин.
Сердечком не раскаешься в грехах.
Не передашь без сердца на словах
Осенние запахнувшие листья.

Июль 1987


Эмигранту

Ты рассталася с домом,
Сжав ребёнка к груди и губам.
Ты ушла и по улице сором
Ветер гнал твой девический срам.
Как и прежде, всё в доме осталось,
Видно время ничто не берет.
В тишине колыбелька качалась,
Догорал в медном блеске киот.
Сколько выжгла ты взглядом суровым,
Сколько в слезах топила живьем,
Мне мерещилась в рясе холщёвой,
И молилась, молилась о Нем.
Как мне высказать, слов я не знаю,
Видно тем не замолишь грехи.
Видно век твоего очертанья
Не отмыть из проема двери.

Июль 1987


О далеком

Ближе годам, может, семидесятым,
Годом ли раньше или годом позже,
Легче внималось словам невнятным,
Шире была и Сенная площадь.

Может, и было тогда, как надо,
Может, и были – святые мощи.
Не то, что теперь, – торопливым шагом –
Страсть неимущих бывает проще.

Чтобы – дороже часы запястью,
Чтобы – во взглядах побольше лоску.
А дверь отпиралась ключом от счастья,
А цепь замыкалась Дворцовым мостом.

Одна была проповедь на все возмездья,
Одна была пропасть на все стихии
Кто б ни был пророком на лобном месте,
Тому помахали платочком синим.

Чтобы на лицах и в самой злобе
Сомненьем не стерлись следы печали.
И если мы были не в самой ж…
То где-то на самом к тому причале.

Может кому-то она нужнее
Сенная, забытая Богом, площадь.
Может пророчеств она сильнее,
Вместо лекарства от одиночеств.

Петербург 1987


* * *

Когда попросится душа к амвону –
Плебею чашу – не напиться.
Пить чашу, как собаке с полу,
И, как собаке, злиться.

Не зная жажды, света дня и ночи.
Огнем и солью от заразы.
Пить чашу в день опресночный –
Не попадает на зуб.

Дороже раздирать одежды
И сроду не носить порфиры.
Не благовонным душу тешить,
Благоуханным миро.

Август 1987


* * *

Я не лгу вам ни злобой, ни страстью,
Я как часть ваших буйных дорог.
Я горю в этом лежбище счастья,
Не пуская друзей на порог.

Тот, кто входит, надеждой не сломлен,
С подозрением не жмется в углу.
В нем, допьяна, с брожением кровным
Ум с надеждами вечно в ладу.

Я узнал их до сорванных плачей,
Злость цветет в них как чертополох.
За словами, а смысл их утрачен,
Неисхоженность старых дорог.

( А она, не расплакалась – в щеках
Было больше сомненья, что вижу
В этих старых закланиях – много,
В этих старых сомнениях – ближе).

Сядут молча, в глазах обнаружив,
Все, что мне ненавистно до слез.
Нет, без злобы, без страсти не сдюжу,
Я до прозы еще не дорос.

1987


Москва

Тебя вокруг святилища, у тьмы,
На Рыночных, Обвальных, Поварских,
По говору торговок всех московских,
Иду живые покупать цветы.
Твое воспев невежество во славу
Прижгу речей сочившуюся рану.
Отрочеством своим не дорожу,
Охапкой, спотыкаясь, их несу,
И сыплю роз, столь цветших –
За Державу.

Август 1987


* * *

Назавтра осень, ветерок смахнет
С твоих цветов обманчивую свежесть,
Благословляя сонную в них нежность,
Последней бабочки прощальный лёт.

Ты опоздаешь – нужно ведь идти,
Ты оскудеешь на подмостках жизни.
Какой ты стала взрослой и капризной,
Какая брошка на твоей груди!

И рот скривив от слишком сладких вишен
Макнув печенье в молоко Невы –
Воспоминаньем будущим – цветы,
Но то, что рядом было – не услышит.

И что ластилось и прощало, чуть
Тебя не предав, пролетая близко
Твоей щеки – ты сбилась – сложно Листа
Играть без вдохновенья – как-нибудь.

Август 1987


Дом на Остоженке


Как голос в вышине – утрат сердцебиенье –
упадший камень.
Отчаянье мое пусть чем-то дышит.
Отступничество –
к ногам его сложу
Не ищущих, но ждущих.

Предубеждений зная, что не счесть –
И жажда жизни –
В ней все исчезнет.
Я сбросил с плеч земную тяжесть
И обращен к себе.
На жертвенник смеясь всхожу –
Ступеней… всего одна.
Без почестей всхожу и веры –
В невозвратность.

От сердца к сердцу неразрывна связь –
Ничтожно мало –
Родственная схожесть.
Как в круге замкнутом –
Немного жаль,
когда раскаянье и безудержно правит
Не вечность мной.
Так не живут.
Я бледен лишь лицом,
И чувством выстраданным счастлив даже.
Блажен, кто не со мной –
Я существую!
И много – тщетно!

Октябрь 1987


Оливковая ветвь

Вкруг заспанного (не сказать – условно),
Был, может, непонятен, косноязычен.
Не рад уже тому упрямству.
Не рад уже тому не бегству.

И ниспадая, ставились часы
На скатерть.
За то, что называлось «благодарность» –
Благодарили.
И было то всего – слова,
во что-то вглядывались.
И было то всего смешнее,
Что не вгляделись.

И было то всего – от стекол блеску,
В прихожей одевались молча.
И слышно было, как по улице шагали
Не шагом – бегством.

Воздвигнута по случаю дилемма
До самого испода.
Упавшему нечаянно в двугорбость –
Оливковую ветвь.

Октябрь 1987


* * *

В городских аллеях,
Снегом занесенных,
Первым нежным снегом
Клонится на ветках
Время расставанья
Жалкое пустое.
Никогда на свете,
Ветром отряхая,
С опаленных веток
Снедью снеговою
Зимние одежды
Не согреют сердца!
Мне не быть с тобою!
Никогда на свете,
Ни одна святыня,
Бренная, благая,
Не приблизит взглядом,
Не заманит словом.
Долгие разлуки
Пропадут бесследно,
Слишком долго – память,
Слишком поздно – встречи.

Ноябрь 1987


Петербургское утро

Из чистых грез и шепотов невнятных,
Когда разумно каждое сомненье,
Когда близки к началу расстоянья –
Сквозь щелку занавески пыльный луч
Всегда не узнан – как бы не похоже
Убранство комнат – смутное родство
С потусторонним – ход часовных стрелок
Освобождаясь путаницы слов,
Сподобится на лишний круг земли,
Состарится одним предубежденьем
И образы к подобьям сведены
И сон не кажется таким уж долгим,
За слышимой игрой далёких комнат
И прочих будущих нашествий
В моё страдальческое идолопоклонство
Замёрзшему окну.
Спросонок, обязательно фальшиво,
Как ростовщик на нос надев очки,
Запросит с вас немыслимую цену
Зима…

Декабрь 1987


Зимний пейзаж

По утрам заметая след
Город спешен, лицом не бросок,
Крестит улицы перекресток,
Спят каналы, и валит снег –
Это стерто, а это нет.

Междометьями подворотен
Левый шаг правой не угоден.
Сага встречная глаз и губ –
Эти нет, ну а эти лгут.

Это стерто, а это нет,
И широкий гремит проспект.
Криком полон и мачты белы –
Виноватым считают снег.

Без оглядки и без обид
Стерто с берега, стерто с плит.
В черном теле, в самом сознанье –
Отраженья и очертанья.

Ошельмованный дымом труб
Скорым шагом на страшный суд…
Кем закрашены не умело?
Это важно, за это бьют.

И течет подо льдом река
От дочернего, до стыда.
Ночь обвисли от изумленья
Вниз трамвайные провода.

По утрам над Невой рассвет,
Это старо, а это нет.
В черных красках всего дневного
Виноватым считают цвет.

И огарок звезды над морем,
И у моря разливы горя.
И у ветра с плащами шашни,
И высокие тоже башни.

А эпоху бы до угла,
Дотянуть бы до берега:
Морок улиц сотрет зимовьем –
Зима, зима, зима.

Январь 1988